На соседней тарелке лежали скупая строгая галета и куда более щедрый сэндвич, в котором с беконом чего только не было понамешано.
– Это блюдо Уильяма Кейка, – пояснила Эмили смущенно. – Он назвал его «Выпечка невинности и опыта». Но мне больше нравится этот эклер Голлидера. Шоколадные панталоны – это нечто!
Ада отщипнула по кусочку от бриоши и омлета Крестона Крутча и убедилась, что на вкус они так же хороши, как и на вид. В этот самый момент снаружи по гравиевой дорожке прошуршали колеса. Эмили вскочила и подбежала к окну посмотреть.
– Приехали, приехали! – закричала она восторженно. – Художники приехали!
Ада и Уильям тоже подошли посмотреть.
Большой экипаж стоял у крыльца. Из него пыталась выбраться группка людей, выглядящих весьма причудливо. Сама карета была перегружена мольбертами, ящиками с красками, связками кистей и холстами. Все это добро громоздилось на крыше и торчало из окон, а его владельцы теснились в дверях, пытаясь выбраться наружу.
Карета казалась довольно-таки раздолбанной, но при этом затейливо расписанной снаружи. В нее были впряжены четыре дюжие лошади. На их хомутах хорошо были различимы медные таблички с именами: Тициан, Рембрандт, Дэмьен и Трейси. Сбоку кареты буквами с завитушками было написано: «Красота – не для элиты!»
– Настоящие живые художники! – выдохнула Эмили, хватая свой этюдник и папку с акварелями. – Скорее, Ада, пошли к ним!
Ада никогда не видела ее в таком возбуждении. Даже когда они обнаружили позади старого ледника пурпурную герань Каира.
Эмили схватила девочку за руку, и они промчались вниз по ступенькам, через парадный зал и главные двери на крыльцо. Все художники уже выгрузились из кареты, за исключением одного – огромного мужчины с бородой веником, который никак не мог спуститься со своей скамейки на крыше, потому что его деревянные башмаки не влезали в ступеньки лесенки на боку кареты.
Наконец они выстроились у подножья парадного крыльца, и их предводитель, коротышка в высоченном цилиндре, с чрезвычайно важным видом прочистил горло.
– Мы – лучшие художники в Англии! – провозгласил он. – Наши художества воспроизводят на конфетных коробках и упаковках пирожных. Но мы не из тех, кто продает свои картины с аукционов любому, кто предложит наибольшую цену, совсем нет!
Он обворожительно улыбнулся и извлек из внутреннего кармана пальто пук лотерейных билетов.
– Зато даже самые скромные любители прекрасного могут выиграть прекрасную картину за один-единственный пенни!
– Какая замечательная идея! – шепнула Эмили.
– Мои дорогие юные леди, – провозгласил живописец, подъемля высоченный цилиндр, – мы называем себя «художники не для элиты», и мы к вашим услугам. Я – Уильям Теркер, а это мои коллеги: Шэгем Марш, Макс Обма́ннок, Джорджо ди Кавалло и…
Раздался громкий удар и хруст гравия – это огромный мужчина с бородой веником грохнулся с крыши кареты.
– …и наш дорогой друг, сэр Виктор Ломаскоу, карикатурист, танцующий в деревянных башмаках!
Хруст гравия усилился: сэр Виктор поднялся на ноги и действительно пустился в пляс.
– Он слишком скромен, чтобы сказать это лично, но он прославился благодаря своей карикатуре на принца-регента в виде камберлендской колбасы.
– Господа, – послышался сухой голос.
Ада повернулась и увидела Мальзельо, тоже вышедшего на крыльцо.
– Для вас всех приготовлены комнаты в восточном крыле. Я пришлю слуг перенести ваш багаж.
– Это у тебя что – этюдник за спиной? – спросил Теркер у Эмили.
– Да! – просияла та.
– Отлично! – всплеснул руками маленький художник. Потом уставился в небеса. – Нуте-с, в таком случае отведи меня к высочайшему дереву в округе. Мы не можем терять ни минуты!
Уильям Теркер сошел вслед за Эмили с крыльца и проследовал за ней через парк пестрых оленей, где стадо этих исключительно редких парнокопытных мирно паслось среди породистых овцетакс и квадратобыков лорда Гота.
– Куда это Эмили направилась? – спросил у Ады Артур Халфорд.
Его вместе с другими механиками из беговелогаражей прислали перенести багаж.
– Не твоего ума дело, Халфорд, – отрезал Мальзельо. – Бери чемоданы и неси на третий этаж восточного крыла. Живо!
Артур и остальные подошли к карете. Треноги, этюдники, альбомы лежали огромной грудой внутри, а четыре ковровых саквояжа, принадлежавших Виктору Ломаскоу, громоздились на крыше.
– Увидимся вечером, в Чердачном клубе, – шепнул Артур и вместе с остальными принялся за работу.
Несмотря на собирающиеся грозовые тучи, Ада тоже отправилась через олений парк. Она прекрасно понимала, что Эмили могла повести Уильяма Теркера только в одно место: к высочайшему дереву в округе, известному под названием «Старина Харди». Под этим старым деревом посередине парка стояла концертная эстрада – на которой в самое неурочное время дня и ночи собирались репетировать «Громобойчики» – так называл себя деревенский ансамбль инородных инструментов.
Ада уверенно подошла к дереву – и действительно увидела Эмили и Теркера прямо под ним.
Художник скинул на руки Эмили сюртук и высоченный цилиндр, забрал у нее этюдник, взвалил на спину и полез по суковатому стволу «Старины Харди». Собственный блокнот при этом он зажал в зубах, так что мог упираться и подтягиваться двумя руками.
– Это просто восхитительно, Ада! – прошептала Эмили, увидев подругу. – Мистер Теркер – художник бурь и закатов. Он говорит, что нет дерева слишком высокого для мастера, желающего получить наилучший вид!
Ада и Эмили задрали головы. У Теркера слова не расходились с делом. Он добрался почти до верхушки и завис на тонкой, раскачивающейся ветке. Ветер задул сильнее. Грянул гром. Под взглядами девочек художник вытянул брючный ремень и привязался к ветке. Затем выхватил карандаш из-за уха, выпустил блокнот из зубов и…
Черные грозовые тучи расступились так же быстро, как и собрались. Грянул-Гром-Холл со всеми своими лугами и парками снова окунулся в яркий солнечный свет, льющийся с голубого неба.
Уильям Теркер, привязанный к самой высокой ветке «Старины Харди», затрясся от ярости.
– Неужели так трудно соорудить мало-мальскую бурю? – завопил он, потрясая кулаком в сторону небес. – Хотя бы летнюю грозу, а? Ну хоть смерчик какой-нибудь! Верхушки деревьев, шпили, мачты – куда я только не забирался! И всякий раз одно и то же.
Теркер захлопнул блокнот и прислонил к глазам, как козырек.
– Мне даже на закаты пришлось переключиться…
Он отвязался от ветки и принялся спускаться.
– …Но они, чтоб им закатиться, и близко не такие живописные!
Ада и Эмили дождались, пока художник спустится и спрыгнет на землю. Эмили передала ему сюртук и цилиндр, тот вернул ей ящик с красками.
– С вами все в порядке, мистер Теркер? – поинтересовалась Эмили.
– Ну… да… Да, моя милая, – ответил тот, натягивая сюртук и водружая на голову цилиндр. – Порою я говорю себе: «Относись к своим картинам проще! Кому они нужны…»
– Что вы! Мне бы очень хотелось на них взглянуть.
– Конечно, увидишь, моя милая, – ответил Теркер, лицо его разгладилось. – На нашей выставке и лотерее во время Праздника Полной Луны и увидишь.
Он всмотрелся в гравиевую дорожку за парком и добавил:
– А вот, кстати, и шпигель-шатер прибыл. На кембрийской фуре.
Ада посмотрела туда же, куда смотрел художник, и увидела, как в ворота Грянул-Гром-Холла въезжает самая большая телега, которую Аде когда-либо доводилось видеть. Ее волокла целая команда из восьми длинношерстых волов[8], которыми управляла дама в огромном широкополом чепце трубой и темных очках.
Ада, Эмили и Уильям Теркер подошли к крыльцу. На его вершине стоял Мальзельо. Кембрийская фура подкатила туда же.
– Вот, шпигель-шатер привезла, – сказала дама в чепце трубой. – Куда заносить-то?
– На задний двор, – ответил Мальзельо. – Трубочист покажет вам дорогу.
Ада увидела Кингсли, идущего со стороны беговельных гаражей. Механики, разносившие вещи художников, высыпали из парадных дверей и присоединились к нему.
Откуда-то из глубин Грянул-Гром-Холла раздался протяжный печальный вой.
– Мне еще кое за чем надо присмотреть, – заявил Мальзельо механикам. – За старшего остается Кингсли.
Он повернулся и понесся внутрь дома, хлопнув дверью.
Кингсли, Артур и другие механики выстроились перед длинношерстыми быками, кембрийская фура снова пришла в движение, и вся процессия направилась в сторону Гостиного сада.
